О Валерии Михайловиче Михайловском

Короткая справка. Валерий Михайлович Михайловский (1951-2015), врач, кандидат медицинских наук, посвятил свою профессиональную деятельность проблеме реабилитации ветеранов и жертв  войн, насилия, катастроф – людям, преодолевающим последствия психической травмы. В 1990 году, при содействии ветеранских организаций Зеленограда и Москвы, лично ветеранов, и с благословения родителей погибших воинов, он создал в Зеленограде негосударственное учреждение «Школа реабилитации» - для оказания практической помощи пострадавшим,  разработки подхода к исцелению от последствий травмы, и создания на основе разрабатываемого подхода Службы реабилитации ветеранов войн и жертв насилий (в дальнейшем Службы реабилитации). В 1998 году «Школа реабилитации» была реорганизована в ГБУ «Реабилитационный центр по социальной адаптации ветеранов войн и инвалидов», и вошла под управление Департамента соцзащиты г. Москвы. Далее следовал период работы в условиях системы государственного управления. Что имело, несомненно, свои плюсы, и являлось следующим шагом к развитию Службы реабилитации. Но наряду с плюсами этого достижения, наиболее сложной задачей оставалось изменение во взглядах  на природу и влияние  «психической травмы», понимание влияния «социального травматического синдрома»  («Российского синдрома») на  состояние людей  и российского общества, на острую необходимость в развитии науки реабилитологии, как теоретически обоснованной и методически обеспеченной науки о выходе Человека и Общества из состояния Травмы. Для Валерия Михайловича было очевидным, что отсутствие мировоззренческого и методологического основания является главным препятствием на пути к выстраиванию системы  эффективной помощи пострадавшим. По его глубокому убеждению, эти два полюса: мировоззренческий, методологический научный и  практический,  должны быть неразделимы и развиваться в непосредственной связи один с другим в рамках единого ведомства. Это состояние разлада не преодолено и по сей день. Более того, вопрос о создании Службы реабилитации удобно задвинут  куда-то на задний план...  (Сегодня, на фоне масштабных потрясений, переживаемых как отдельными людьми, так и большими общественными формированиями, вопросы о реабилитации пострадавших в войнах встают с большей очевидностью).

В название нашего небольшого сборника мы вынесли  образ, рожденный в размышлениях о важном - о выборе, который делает человек, преодолевающий в себе последствия травмирующих событий.   Выбор этот начинается с поворота прежде всего в  образе его чувств и мыслей...

О новой науке - реабилитологии, ее рождении из требований времени, о предмете этой науки, о подходах к исцелению от травмы  мы с братом беседовали  постоянно - это было главной темой и его жизни, и наших обсуждений. Но сейчас вспоминаю именно тот разговор, в котором появился этот образ  «пути в реабилитологию»...

      Когда-то Валерий Михайлович, готовясь к первой, вводной,  лекции курса по реабилитологии, размышлял о том, как передать слушателям  свое особое отношение к  теме «психической травмы», нанесенной человеку войной, или пострадавшему в теракте,  или подвергшемся любому  насилию. Рассказать  о том, какие качества должен сознательно воспитывать в себе будущий специалист- реабилитолог, устремленный помогать людям, преодолевающим последствия такой травмы.

    Слушателями были учащиеся-инвалиды психологического факультета МГПУ. Понятия «травма», «психологическая травма» были близки им всем, и каждый  понимал: услышанное  имеет прямое отношение не только к профессии реабилитолога, но и лично к нему, как человеку, нуждающемуся в реабилитации.  И что именно в каждом из них сосуществуют эти два рода  движения.  Одно  – профессиональное, направлено в сторону некоего  страдающего человека.  Другое - в  сторону самого себя, которым, по определению, он и  является.  Два направления  личного развития. Два пути, которые в каждом из них должны соединиться в единый. Стать судьбой.

   Известно традиционное изложение основ любого предмета: есть общее,  частное, перечень подходов, область задач, инструментарий (методы, методики  и подобное тому). При таком изложении все предстает ясным, системным. Этот объем информации требуется освоить к экзамену. Но в жизненном реабилитационном процессе, в котором нуждался каждый из ребят, экзамен проходит не только «упакованная знаниями» голова студента. И вот на это сложное «не только голова...» Валерию Михайловичу хотелось с самого начала обратить особое внимание...

    Прежде он подготовил  обычное – то, что следует делать каждому преподавателю. Тезисы лекции, план, коротенькие заметки. Завтра он представит слушателям этот  информационный пакет... А внутри что-то привычно  не устраивало.  Ему надо было  сформулировать, что именно он видит наиболее важным в предмете и в профессии, и найти форму изложения, близкую сердцам слушателей.

     Из разговора  накануне встречи со студентами

-  Я бы хотел подвести этих прекрасных ребят к основанию собственной убежденности в выборе профессии. Человек выбирает эту профессию не потому, что он - инвалид, и потому, дескать, ему понятнее, что есть реабилитация.  Нет. Не каждый инвалид способен стать реабилитологом. В полном, современном значении этого определения. Надо   понять себя, увидеть органичность своего решения. Выбор профессии - это взрослое решение, в котором мало учесть собственные ресурсы на момент начала. По формальному определению, они - «ограничены».  Но жизнь строится не по формальным определениям. Выбор делает человек, и  именно к этому предмету  не дОлжно приходить, исходя из «ограниченных возможностей». Наоборот. Исходя вообще из противоположного понимания  - человеческого в себе.  Из потребности расти, «разрывать эти внутренние круги ограниченного». Но где, в какой части тела, рождается эта потребность. И относится ли это место вообще к телу? Мир человека - это точно не руки и ноги. Какими же усилиями раскрывается этот мир? Дерзновение нужно.  Реабилитация - это выход за круг...»

• Надо, чтобы материал не прошел мимо души. Если человека зацепит главное,  информацию о частностях он может всегда найти в литературе... Но именно для этих ребят, которые стоят перед определением себя в профессии, важно понять, что от того, насколько верно они разбираются сами с собой, зависят те польза или  вред, которые они неизбежно передадут людям. В других профессиях я не вижу столь строгой зависимости между личностью реабилитолога и результатами его помощи человеку...  Так в чем сосредоточен «реабилитационный процесс»? В чем «центральный узел» этого процесса?

   Я хочу говорить не о том «курсе реабилитации», который  человеку можно назначить, прописать – консультации, лекарства, тренажеры, тренировки и т.д. Но о том, на что должен опираться реабилитолог, «назначая или прописывая этот курс». Как понимает реабилитолог процессы (поэтому «реабилитационный процесс»), которые происходят  во  внутреннем мире человека – его чувствах, мышлении, и в его организме. Что происходит в управляющих структурах его мозга, и в тех системах организма, которые ответственны за жизнеобеспечение. В реабилитологии, в отличие от медицины, мы ведем  речь не о лечении, или неких воздействиях на организм, но прежде всего, - о «стратегии реабилитации», исходно о стратегии управления психофизиологическими процессами в собственном организме. О контроле над стихийно возникающими рефлекторными реакциями...

Но стратегия обязательно предполагает ориентиры, в направлении которых развивается человек, выбор направления усилий, точки приложения  основных усилий, средства, которыми необходимо (или допустимо) пользоваться в своем развитии тому, кто преодолевает травму, и тому, кто помогает ему в этом. Стратегия должна выстраиваться с опорой на закономерности  развития именно Человека, отличные от инстинктивного поведения животных.   И с обязательным учетом особенностей данного человека – его организма, личности,  жизненного сценария до травмы, и непременно «картины мира и себя в мире»... Это основы, которые никогда не следует терять из виду, именно с ними следует сверять «маршрут реабилитации», намечаемый реабилитологом.  И это чрезвычайно сложный процесс, в котором многое скрыто пока в тумане неведения. Но тем не менее, в распоряжении современного человека есть многочисленные свидетельства преодоления травматического распада, опыт победы над тяжелейшими травмами.

         Ну, а ориентиры... Здесь, видимо, важно понять, что ориентиром никак не должно быть стремление к достижению успеха. Хотя этим-то как раз все и увлечены. Но взятое как главное, это категорически ложное устремление. Если человек устремляется победить внутренний распад, он должен глубоко разобраться в основах своего мировосприятия, в собственных побуждениях к тем или иным поступкам, научиться управлять своими реакциями.  Научиться исполнять этические законы. В самом простом и элементарном виде, понятном и доступном каждому – это законы взаимного понимания, взаимного уважения, взаимной помощи...

  ... Можно представить травму как некую «исходную точку», с которой начинается отрезок жизненного пути к следующему рубежу. Уже по достижении  которого, человек начинает  осознавать себя  в  обновленном качестве –  способным к самостоятельным решениям и ответственности относительно  собственного  здоровья, и  выбора жизненных маршрутов. А тренажеры, тренировки, консультации и прочее также важны, но в курсе реабилитации им отводится вспомогательная роль....  Главное же здесь – это новый взгляд на личный смысл своей судьбы,  понимание ответственности за последствия собственных поступков, понимание того, каким образом его действия сказываются на психологическом благополучии окружающих его людей. Изменение его «картины Мира». Обретение личных целей, способности самостоятельно решать возникающие жизненные вопросы, освобождаться от внутренней конфликтности. Это внутренний глубинный процесс развития человека от «точки травмы», и на определенном отрезке жизненного пути, очень неустойчив,  труден для человека, восприятие  которого искажено травмирующими событиями. Но при всем этом процесс развития  имеет свою специфику, свои этапы созревания личных качеств, свои опознавательные проявления - в настроениях и поступках, в характере взаимоотношений с другими людьми, в самочувствии, в показателях физического здоровья, и т.д. Роль реабилитолога здесь прежде всего в оказании, на каждом из таких этапов,  правильной поддержки, но обязательно (!) - собственным усилиям человека - пусть даже, поначалу, очень слабо выраженным. Но ведь и то, что предстоит человеку преодолевающему, на самом деле составляет огромный труд. Причем это труд на всю жизнь. Человеку предстоит волевым образом побеждать в себе мощный механизм, включенный  в него природой  за период нахождения в экстремальной среде. В среде физического и психологического выживания. Механизм этот пустил глубокие корни в деятельность управляющих и регуляторных систем на всех уровнях функционирования  биологического организма. Будучи неподвластным сознательно-волевому контролю, этот механизм включается мгновенно, при малейшем намеке на опасную ситуацию. Сопровождается мощным выбросом энергии, для обуздания которой у человека нет готовых программ. Программы эти предстоит нарабатывать, постепенно выводя под сознательный контроль и волевое управление этот подключаемый энергоресурс.  И победа над этим может показаться самому человеку  невозможной, усилия тщетными, а  мгновенно и  лавинообразно включающиеся рефлексы – неподвластными контролю. Но победа возможна! Она, конечно же, вероятна, а не предсказуема естественным ходом событий жизни. Но на вероятность победы влияет тот самый, сделанный человеком   собственный сознательный выбор. «За человека» ситуацию в сторону  психологически устойчивого существования не поменять. И это  очень важный этап  в работе  реабилитолога – помочь человеку увидеть обстоятельства предстоящего ему выбора, выявить те реальные его качества, на которые тот может опереться в начале пути, разобраться вместе с ним в «маршрутах следования», в конкретных задачах, которые следует учиться выполнять. И вот тому, кто выбирает профессию реабилитолога, надо четко себе усвоить: не научившись видеть обстоятельства собственного личного выбора, обязательно включая нравственные; направленность своего действия; не умея прикладывать немалые усилия, терпение и выдержку, невозможно стать опорой на трудном пути другого человека. Именно здесь сердцевина профессии, и одновременно - стартовая точка пути к обновлению. Реабилитолог и «преодолевающий травму»  маршрут проходят вместе... А в случае с моими слушателями – в одном и том же лице.

• Вот чтобы сказанное было понятным, я и решил  рассказать прежде о том, что «зацепило» лично меня при выборе пути, что развернуло образ моего мышления ..... Что позвало в реабилитологию – в научное осмысление, в решение множества практических задач по восстановлению утраченного здоровья, устойчивости в отношениях с людьми. Просто – в помощь, всегда в помощь....

   В общем, я решил рассказать о том, в каких обстоятельствах оказался в определенный период времени  я, и как повлияло на мое решение двигаться по новому пути воспитание всем жизненным укладом  нашей семьи. Что ты думаешь об этом? Не выглядит ли это эгоцентрично?

• Ну, знаешь, если бы ты был увешан лаврами за твое подвижничество, это было бы .... Ну да, хвастовством. А я думаю, что только так и правильно, на мой взгляд. Тем более, что сейчас становится очень модным говорить, что наши взрослые сложности вырастают из детских травм. Они, безусловно, вырастают - в том числе, из них. Но не исключительно. Всегда есть примеры личного мужества, преодоления, которые если не в семье, то рядом. Всегда есть. Главное – не проходить мимо. Брать во внимание, учиться у лучшего, стремиться... Ты ведь об этом?
• Если очень обобщенно, то и об этом. Но как часто мы слышим такие слова, пропуская их мимо ушей.  Я боялся заблудиться в  словах...  Но меня вдохновляет  образ моей семьи – он живет во мне. И этих  живых воспоминаний так много! Ты знаешь, у меня реально  есть корни, и они тоже живые, я  ощущаю текущее от них - сквозь меня... Как ни удивительно, но это  питало меня  тогда, когда я пришел к решению оставить медицину и начать прокладывать свой путь в реабилитологию. Науку, которой, в сущности, еще не было, ее образ лишь мерцал передо мной. Питало, несмотря на то, что я не стал «продолжателем династии (врачей)». И этот момент - «отрыва» от семейной традиции,  был труден для меня. Но вот эта питательная среда моей семьи -  из нее и выросла твердая уверенность, что травма победима.

 От рассказчика. Разговор был уже далеко за полночь. Брат показывал отобранные им для презентации семейные фотографии. А я поражалась тому, сколько деталей сохранила его память... Вспоминая события, ко времени которых относилась та или иная фотография, мы оба пытались понять заново, какие уроки настоящей жизни мы получали тогда....

...  Я ведь рос в семье, где все было пропитано медициной. Даже дедушка, который был юристом, умудрялся участвовать в разговорах на медицинские темы, можно сказать, на равных. И знакомые семьи, за редкими исключениями, относились к миру медицины. Такая вот плотность высокая медицинского образа мыслей.  Я естественно шел за всем этим. Но реабилитология - это другое. Здесь меня развернуло... Может быть, не совсем в другую сторону от врачебного дела, но мыслить я точно стал по-другому. ....

   После защиты кандидатской диссертации в 1982 году я начал работать заведующим отделением пульмонологии в Госпитале для ветеранов ВОВ в Крюково. Война воспринималась мною тогда как великое событие прошлого, а ветераны - людьми, выполнившими свой долг перед Отечеством, перед потомками, заслуживающими  внимания, уважения и добросовестного исполнения моих врачебных обязанностей.  Я был изобретателен, искал технические, и иные, возможности облегчить им процесс лечения, разрабатывал разные методики самопомощи, и временами пытался ответить себе на вопрос: что, в строго медицинском плане, отличает ветерана от обычного пожилого человека, страдающего тем же заболеванием. Правда, для такого  анализа сложно было набрать группу, сравнительную с референтной – ВОВ отразилась на здоровье и судьбах всех поколений того времени. Включая тех, кто не участвовал непосредственно в боевых действиях. Вопрос о некоей «специфичности», о «следе войны» в организме человека остался для меня открытым – война как экстремальное событие, причем большой длительности, виделась чрезвычайным этиологическим (причинным) фактором в развитии особенного характера изменений в психике и организмах моих пациентов....

Появление в Госпитале ребят-афганцев... пока я был врачом в своем отделении, я довольствовался тем, чему был научен в медицинском институте, при последующем обучении и на собственном опыте: симптомы, диагноз, лечение, ну, естественно, врачебная этика... Война была в прошлом моих пациентов, и я со своей стороны не видел сильной причины будоражить память пожилых людей своими расспросами. Но тут я встретился с ребятами практически моего возраста, в судьбах которых произошло нечто чрезвычайное. Другой опыт вошел в мою жизнь. Эти ребята точно знали о жизни больше, чем я, и в то же время они надеялись на мою помощь. Помощь в чем? В таблетках и уколах? Я понимал по-другому – они  надеялись на мое неравнодушие.....

«Наводка на резкость».

Появление молодых ветеранов Афганистана в нашем Госпитале открыло для  меня тему травмы войны с новой стороны. Душевное потрясение, которое «прошило» многие молодые жизни, было явственным фактом, обойти который я просто не мог. И это затронуло меня сильно. С каждой следующей историей во мне  нарастало  чувство сопричастности – не только переживаниям ребят, но и большой нетронутой теме.  Так каждый день: смотреть в глаза, выслушивать рассказы, присматриваться к реакциям, откликаться на ожидания, отстаивать права .... Стоп! Права на что? Права чьи? ...И почему - «отстаивать»? И «как» отстаивать?... Мне очень нравились мои ребята, и я очень хотел им помочь. Но в размышлениях своих, в обсуждениях с коллегами, друзьями, ребятами как бы  натыкался на невидимую стенку – медицинского мышления  явно не хватало, чтобы ухватить суть происходящего и наметить основы подхода к исцелению травматических состояний. Зона поиска расширялась, и в этой «широте» важно было не потерять связь с главным фокусом проблемы – конкретным человеком, ожидающим помощи.  Именно в тот период раскрывалась очень активно область профессиональной деятельности и одновременно общественной жизни, которая  отстаивала права человека (термин «реабилитация» напрямую исходил оттуда). И я очень хотел им помочь...

                        От рассказчика: время тогда настраивало на свободу.

   Свободу от догм, парализующих развитие  сознания – личного и общественного. Свободу личную - мысли, решений, действий. В «афганской теме»  - свободу личного принятия решений об участии или неучастии в боевых действиях на территории другого государства. О гражданской ответственности членов общества перед солдатами, вернувшимися с этой войны.

   Тогда же раскрывались документы из архивов НКВД, обнародовались  свидетельства массовых «законных» уничтожений людей, беспрецедентных  нарушений прав человека - на жизнь, на личную свободу. Это до чрезвычайности  будоражило сознание. Вопросы о смысле жизни человека, о  правах на развитие, и одновременно с этим об ограничении прав  на вседозволенность - как в управлении обществом, так и в частных взаимоотношениях -  в действиях одного человека в отношении другого, уже не казались отвлеченными. Все это виделось явлениями единого  порядка, одного уровня рассмотрения...

  Однако это была прежде свобода протеста. Формировалась своего рода «культура индивидуального протеста», как форма освободительного движения, исходящая из потребностей человека жить в ладу с собственной совестью и нести ответственность за жизнь других людей. Это вдохновляло многих, вырывало сознание   из круга обыденности...

    Валерий Михайлович был очень восприимчив  к «духу времени», на волне этого духа  поиск ответов на «больные вопросы» распространялся  в пределы смежных с медициной областей – психологию, педагогику, право. Но исходной точкой был всегда Человек, его возможности преодолеть магический круг безысходности, ограниченности...

...   Знаешь, я ведь и отца нашего  увидел тогда другим, мне не знакомым прежде  – молодым. Не тем «папой», каким его воспринимал до этого, но таким же молодым солдатом, как эти ребята...

         Пытаюсь объяснить, как менялось мое восприятие привычного. Возникала как бы другая чувственная призма. Сквозь нее привычные отношения стали прозрачнее, обнаженнее. Вот так можно сквозь чистую прозрачную воду моря увидеть мелкие камешки и песчинки дна. И, что очень важно, я себя стал воспринимать  по-иному. Вот иногда приходишь на работу и вдруг ощущаешь  протест от кого-то на пустом, вроде бы, месте. Или наоборот – безразличие полное. И осознаешь вдруг – это недоверие к тебе. Как, почему – не всегда можно было понять причину, она не лежала на поверхности. Но и отбросить ее от себя я не желал. Выход я нашел: в своем поведении равняться на более  нравственную планку. Я принял внутренне их требование лично ко мне. Да, я должен. Хотя и не знаю, как исполнить это должное...  Несомненно, что ребята-«афганцы» мне помогли в этом, сами того не ведая,  а ведь они были не намного моложе меня. Но меня события в Афгане обошли стороной. Мне надо  было учиться смотреть на жизнь и себя их глазами. Кто я в их глазах, после всего, что пережили  они? Я – перед их опытом, перед их судьбой? Временами я чувствовал себя среди них просто сторонней фигурой. Из мира каких-то условностей, которые, скорее всего, для них имели меньшее значение. Я говорю «среди них» не случайно. Конечно, все ребята были разными, но во мне сразу возник образ некоего сообщества людей, хорошо понимающих друг друга, живущих какой-то своей, неведомой мне, внутренней правдой. Я же был как бы из другого мира  и реально мог стать для них чужим. Такой боевой опознавательный рефлекс - «свой-чужой»....

         Но та «внутренняя правда», которую я силился понять, во многих ребятах несла в себе черты безысходности. Вот этого я уже принять для себя не мог...

Меня тогда периодически упрекали, что я-де завоевываю себе ложный авторитет, веду себя «запанибратски» с моими пациентами, не соблюдаю рамок. И что этим что-то нарушаю, кого-то смущаю и т.д. «Вот, голодал с ними в знак протеста!» Возможно, что мои действия кому-то и напоминали такое – но, скорее всего, в меру их  представлений о самих себе. А мне не хотелось разбираться с этими нелепыми слухами – слишком все было мелко в сравнении с тем, что меня захватывало – реальностью страданий, беды.  Реальностью, существующей параллельно той, в которой жили другие.  Масштабом этой беды – и не только в личном измерении... Во мне, на самом деле, происходила очень напряженная работа. Я шел на сближение с ребятами – внутреннее, глубокое сближение - в попытке разобраться в том, что происходило во внутреннем мире каждого. Здесь я пользовался, образно говоря, «подручными средствами». Стройной системы взглядов на процесс, притягивающий мое внимание, и тем более, на исследование этого процесса  в тот период, позаимствовать было негде.  Отсылки к опыту военной медицины в ВОВ  были не очень применимы в моей ситуации. О многом догадывался, искал ответы в областях, смежных медицине, пытался строить свою систему взглядов на процесс...

 Помнишь наш разговор на лестнице в ГУЗМО (Главное Управление Здравоохранения Московской области)? Я ожидал там приема к одному из чиновных лиц. С папочкой такой, серенькой. В ней лежало хорошо разработанное  предложение о создании отделения реабилитации ветеранов в составе Госпиталя... Я тогда всерьез думал: вот еще один кабинет, и дело, наконец,  решится. Или, на худой конец, продвинется... Так вот, ты наверняка помнишь,  разговор шел о врачевании трудного больного. О попытках распознать внутренний настрой человека – на исцеление или на безнадегу. Я сравнивал свои попытки понять человека (в отсутствие тогда точных диагностических критериев) с воспитанием актера по системе Станиславского. Сходство с моей ситуацией я видел в том, что  когда не можешь обозначить диагностические границы, не знаешь, какое лечебное средство применить для достижения нужного эффекта, надо уметь «войти» в чувства пациента. Таким путем, мне казалось, пробуждается и врачебная интуиция, а через нее прямая подсказка. Но не о диагнозе, за которым следует «протокол» лечения, а - «как помочь»...

• Ты считаешь, что это отделимо друг от друга? Диагноз и помощь?
• К сожалению, да. Сейчас диагноз может поставить машина, а помощь оказывается по «протоколу». А я говорю о желании, о жажде помочь. Твое желание помочь заряжает другого человека на труд. А реабилитация – это труд....
• А помнишь, как мы говорили, тогда же -  о преодолении дистанции, о сближении с пациентом. О возможности передачи ему чувств. То есть не словами, не информационно воздействуя, а именно через передачу невыразимого словами – своей веры в его силы, своих чувств. У некоторых ветеранов была проблема с чувствами: на фоне приступов ярости  – обесцвеченность эмоций. Как восполнить человеку утраченное? Медицина здесь мало чем могла быть полезной. Психологи советовали, но советы были трудно применимы на практике. Требовалось нечто большее. Тогда как раз в моде были психотехники сближения: одни искали, как незаметно вторгнуться в личное пространство другого, а другие - как так же незаметно защититься от таких влияний. Помнишь того экстрасенса, который предлагал «подключаться к подсознанию», через такой, своего рода,  «невербальный гипноз». Он еще потом утверждал, что ребята начали смеяться по его бессловесной  «команде».
• Ну, вообще-то, они больше смеялись тогда над ним. Пыхтел там в углу...                 Но не в этом дело.    Разве внедренное, навязанное может помочь? Ну, на время какое-то может. Но это не решает основного. Человека  не надо освобождать от травмы. Ему надо суметь освободиться. Ведь можно наружные цепи, кандалы снять, из темницы можно освободить. Вышел человек на волю, и свою темницу в себе понес в жизнь. Ведь в нашем случае именно так и есть – свою неуправляемую ярость он с войны принес в мирный дом, в семью... Да нет, это был подход ошибочный. Да  и морально для нас неприемлемый. Но мы же искали, везде искали.... Странно, что этому моему поиску удивлялись. Мне как-то один хороший специалист,  в ответ на мои расспросы, очень квалифицированно объяснил, что если каждый из специалистов  хорошо сделает свое дело, то положительный суммарный эффект от разных воздействий возникнет неизбежно». Вроде как поначалу с этим трудно было не согласиться. Но, простившись с ним, уже позже, подумал о том, что, хотя в его фразе и есть правда, но  эффект на деле противоположен, поскольку разные специалисты смотрят на процесс под разными углами зрения, говорят на разных языках, и до пациента доходит в итоге лишь информационный шум. Непереводимый, к сожалению, на язык его чувств...
• ... Об этой самой лестнице  в ГУЗМО. Мы тогда долго-долго ждали. И не только в тот раз. Дело не решалось. «Кабинетные лестницы» почти уже уходили в небо, а результат был практически нулевым. Я начинал чувствовать себя солдатом, вернувшимся в свой «мирный край» с чужой войны....
• Но, что касается лично меня, то я уже точно знал: болезненное состояние, которое позже американцы назовут посттравматическим стрессовым синдромом, можно победить – у меня был пример жизни моего отца. Поэтому, побегав с папочками со ступеньки на ступеньку, я наконец, понял очень простое: решение вопроса о создании необходимых условий для реабилитации ветеранов вообще не зависит от чиновников. Какой бы этаж управленческой пирамиды каждый из них ни занимал. За таким пониманием последовало и действие – я расстался с системой здравоохранения и вышел в открытое плавание. Первое, что я сделал по выходу  из ведомства – поехал по приглашению американских психологов в США - обмениваться  опытом с  государственными и негосударственными организациями, работавшими с травмой ветеранов. По возвращении решение о том, как действовать, созрело окончательно. При содействии людей, непосредственно причастных к этой больной теме – ветеранов Афганистана Зеленограда, Москвы,  родителей погибших воинов -  учредил Негосударственный Международный Центр «Школа реабилитации». Реабилитация – это прежде всего Школа.

Наш разговор с братом вернулся к точке начала.

-В общем, я решил на этой первой встрече рассказать о своей семье. И обязательно о том, как изменился мой взгляд на нашу семью. Как на первое место в моем подходе к исцелению стало выходить представление о поддержке. О ее подлинной сути, о ее правильном содержании. Только столкнувшись с проблемами вернувшихся в наше «мирное» общество  ветеранов, я другими глазами увидел нашу семью. Отца, в свои 18 лет потерявшего на фронте ноги, сумевшего духовно перерасти свой недуг. Стать врачом, хирургом, педагогом, сохранившим способность к развитию в профессии на всю жизнь. Нашу маму, вышедшую замуж за инвалида, ставшую ему незаменимой опорой в жизни. Их нежные чувства друг к другу не увядали всю жизнь. Бабушки, дедушка, тетя – каждый из них был примером служения друг другу, делу, личной стойкости в невзгодах, уважительного, дружелюбного отношения друг к другу и к людям. Как много тепла и заботы было в нашей семье! И как открыто жили. В нашей семье нереально было услышать ныне расхожее выражение: «это твои проблемы», или «я тебя туда не посылал» (имеется ввиду на войну). Или, другими словами: «иди ищи тех, кто обязан тебе помогать», или кто «за это деньги получает». Сегодня, в условиях хаотичного  рынка, можно сказать еще: «кто на этом зарабатывает».. Впечатление такое, что чужой беды для моих родных не было. А ведь случалось разное: они умели помогать и тем, кто враждебно относился к ним до того, как сам попадал в беду.

И важно здесь то, что правильная поддержка есть лучшее средство воспитания и самовоспитания, без которых нет реабилитации, а есть только лишь вспомогательные средства. И одновременно  особая психологическая среда, в атмосфере которой  освобождение от травматических последствий происходит наиболее эффективно...

Послушай. Люди, которым помогает реабилитолог, разные, и поведение их временами добрым словом не охарактеризуешь. Как быть тогда? Всегда - хорошо? Всегда помогать?

• Да, помогать - всегда. Реабилитолог это человек, живущий прежде именно таким побуждением. Не «оказывать услуги»*( прим. Одна из научно-практических Конференций по реабилитологии, организуемых В.М.Михайловским, называлась «От услуг к служению»), но помогать  подниматься, восстанавливаться, расти. Раскрывать, через свои усилия, достоинства Человека.  В основах профессии - уважение  «человека в человеке». И не надо «раздавать уважение» по тем или иным заслугам. Это просто обычный, воспитываемый настрой  – видеть человеческое. Пусть слабое, незрелое, но – человеческое. (Но  «на глубину» об уважении -  особый разговор ). И помнить: ты - для него.* (прим. Один из девизов Реабилитационного Сообщества - «Один для всех и все для одного». Этот девиз выбит на памятнике Валерию Михайловичу...) Диагнозы и клиническое разнообразие здесь на втором месте – это помогает что-то учитывать при подборе вспомогательных средств, но не более. Надо уметь реально находить в человеке то, за что ты можешь уважать его искренне. 
• И еще пресловутый вопрос о дистанции. О каком дистанцировании может идти речь, когда именно в этом деле, в реабилитации людей, преодолевающих свою травму, тот,  «другой», заглядывает в твое сердце, не обращая внимания на твои дипломы, уровень твоего престижа и ловкость твоей обходительности.  Да,  на близком расстоянии все заметнее. ...
• Ну так что, если реабилитолог на высоте, а человек со всем своим.... непотребством....
• Ну так если твоя  «витрина» высоко стоит, то и получишь от него то, что заслужил. Камнем в витрину. У него не залежится. А вот если ты совсем близко, и падая, высоты не теряешь, то и человеку из своего положения подняться будет легче. Без таблеток и тренажеров. Работает это безотказно. Так что «высота» это такая вещь... Жить не на «недосягаемой высоте своего служебного положения», а на высоте своего долга...
• Хорошо, ну а если он – зверь? Тогда как? Как человеческое найти?
• Н-да... порою и  в образе зверя. Конечно, это, быть может, самый  трудный вопрос. Ответ нужен практический. Жизнь проверяет.   Вот ведь врач на поле боя, не мечется между «нашими» и «врагами».  Его высший  долг - спасать жизни. Это ориентир для врача . К сожалению, выдержать такой курс удается не каждому.....
• А сегодня мы что, не на войне? На войне. «Война внутри» это всегда взведенный курок и взгляд на другого сквозь прицел. Быстрое разрешение конфликта. Война «упрятана» в массе травматичных взаимоотношений. И главное - в оправдании собственной  агрессии в адрес другого. Да, и «бронепоезд на запасном пути»...
• Реабилитолог это человек, прошедший, проходящий всю жизнь Школу самовоспитания... Надо увидеть цель профессии, смысл служения. Вот с этого я и хочу начать разговор с теми, для кого реабилитология может стать делом жизни. И вот знаешь, что интересно. Поступить в медицинский институт для меня было делом естественным - я-то ведь вырос в семье врачей. И не задумывался о том, насколько мои личные качества  могут непосредственно повлиять на лечебный эффект. Когда же я столкнулся с тем, какой след оставляет насилие в организме человека, в его генах, как искажает его поведение среди людей, как отражается на окружающих и судьбе потомства, в моем осознании себя стали происходить сильные изменения. Я стал понимать, насколько же я похож внутренне на моего несдержанного пациента. И задумался тогда не о лечении кого-то, но о воспитании себя. Чтобы понимать цену победы над травмой, надо уметь воспитывать себя.
• Ты хочешь говорить о самовоспитании? Об этике врача, реабилитолога, психолога?
• Я не хотел бы читать нотации. Но просто  рассказать ребятам о нашей семье. Отце, маме, наших бабушках, дедушке, нашей чудесной самоотверженной тете. Думая о них, я светлею. И еще понимаю, что не родись я в этой семье, я мог пройти мимо...

От рассказчика.     Вместить в одну лекцию материал большого периода жизни невозможно. Почему он выбрал для рассказа этот период своей биографии? Важен был пример отца, который выражал всей жизнью своей иное отношение к своей травме. Он не спорил с судьбой, не выражал недовольства, не «качал права», не требовал к себе уважительного отношения, не пытался торговать своей биографией (потеря ног на фронте). И одно обстоятельство особенное - он не снижал требований к себе. Организм отца безусловно подвергался  физическим перегрузкам даже в обычной жизни – в молодые годы, передвигаясь   на тяжелых протезах по плохо асфальтированным улицам    Махачкалы, он растирал себе культи ног в кровь ежедневно. Мы, дети, были постоянными свидетелями этого. Но им двигала жажда - глубоко освоить дело, очень нужное людям, стать специалистом, достойным выбранной профессии. Стать  человеком, достойным своей судьбы..... И еще, повторюсь,  важно было рассказать о поддержке. Взаимной поддержке, о  семейной дружбе, об  интересе и уважении к людям, нелюбви к сплетням и разговорам «за спиной» у кого-то - этим было наполнена атмосфера нашей семьи. Это была взаимная  поддержка,  способная окрылять. Основой семейного быта, его первичностью была вот эта атмосфера - в большинстве семей наших сверстников такой атмосферы не было. Поэтому в нашу семью тянулись и наши друзья, одноклассники, сокурсники...

... Брат очень волновался до лекции - не был уверен, что получится раскрыть свое отношение к профессии, к основам личного выбора,   ясным образом. Что  сумеет взволновать чувства, «зажечь сердца». После лекции его охватило волнение уже иного содержания. Он понял, что в этой точке невольным для себя образом произошел не просто отход от некой  устоявшейся традиции в изложении предмета, но  и переход в иную точку отсчета в  требованиях к  самому себе....

Этап, следующий за сделанным выбором, подвел естественным образом к новым трудностям. «Школа реабилитации» сразу была задумана не только как учреждение  по оказанию практической помощи пострадавшим, но и как научно-методический центр по разработке учебно-лечебных программ, по подготовке специалистов-реабилитологов, по разработке инфраструктуры, способной  удовлетворять потребностям развития Службы реабилитации ветеранов войн, жертв ..... (в дальнейшем «Службы реабилитации»), ее межведомственным связям.

Всю дальнейшую биографию Службы реабилитации можно рассмотреть сквозь цепь  сложных выборов, которые вставали перед Валерием Михайловичем, и которые он стремился разрешать всем напряжением воли, ума, совести. Но об этом в следующий раз.